За период семилетней работы над ро­ма­ном «Вой­на и мир» Софья Ан­дре­ев­на по-на­стоя­ще­му по­лю­би­ла это про­из­ве­де­ние. «Я теперь ста­ла чув­ство­вать, что это — твое, ста­ло быть, и мое де­ти­ще, и, от­пус­кая эту пач­ку лис­ти­ков тво­его ро­ма­на в Мос­кву, точно от­пус­ти­ла ре­бен­ка и бо­юсь, чтоб ему не при­чи­ни­ли какой-нибудь вред. Я очень по­лю­би­ла твое со­чи­не­ние. Вряд ли по­люб­лю еще дру­гое какое-нибудь так, как этот ро­ман», — пи­са­ла она Льву Ни­ко­лае­вичу 14 ноября 1866 года.

Гра­фи­ня от­ме­ча­ла свою осо­бую связь с ху­до­жест­вен­ным текс­том, ко­то­рую мож­но на­звать ре­дак­тор­ским чуть­ем: «<…> Бы­ва­ло, так вни­ка­ешь всей ду­шой в то, что пе­ре­пи­сы­ва­ешь, так сжи­ва­ешь­ся со все­ми ли­ца­ми, что на­чи­на­ешь са­ма чувст­во­вать, как сде­лать еще луч­ше: на­при­мер, со­кра­тить слиш­ком длин­ный пе­ри­од; по­ста­вить для боль­шей яр­кос­ти иные зна­ки пре­пи­на­ния <…>». Иног­да Толс­той тер­пе­ли­во объ­яс­нял Софье Ан­дре­ев­не, по­че­му не­льзя вне­сти пред­ла­га­е­мую ею прав­ку, иног­да сер­дил­ся, го­во­ря, «что это ме­ло­чи, не то важ­но, важ­но об­щее». Но слу­ча­лось, что пи­са­тель при­слу­ши­вал­ся к со­ве­там суп­ру­ги, про­сив­шей «вы­ки­нуть все то, что счи­та­ла не­до­воль­но чи­с­тым для чте­ния мо­ло­де­жи, как, на­при­мер, сце­ны ци­низ­ма кра­са­ви­цы Элен».

От­но­ше­ние Софьи Ан­дре­ев­ны к это­му мо­но­тон­но­му и не­прос­то­му тру­ду бы­ло не­од­но­знач­ным. Ра­бо­та с ху­до­жест­вен­ны­ми текс­та­ми, без­ус­лов­но, до­став­ля­ла ей эс­те­ти­чес­кое удо­вольст­вие: «<…> пе­ре­пи­сы­вая по­э­ти­чес­кие и пре­лест­ные ме­с­та в со­чи­не­ни­ях мо­е­го му­жа, я пла­ка­ла не толь­ко от то­го, что ме­ня тро­га­ло, но прос­то от ху­до­жест­вен­но­го на­слаж­де­ния, пе­ре­жи­ва­е­мо­го мной вмес­те с ав­то­ром». В то же вре­мя иног­да она на­зы­ва­ла пе­ре­пи­сы­ва­ние ужас­но скуч­ной и тя­же­лой ра­бо­той, от­ме­чая пи­са­тель­ское усер­дие Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча: «Ка­кое у не­го тер­пе­ние и тру­до­лю­бие — это по­ра­зи­тель­но!».

Рабочим местом Софьи Ан­дре­ев­ны был не­боль­шой пись­мен­ный стол в гости­ной около за­лы. Она часто тру­ди­лась по но­чам — в ее днев­ни­ках встре­ча­ют­ся за­пи­си о том, что она си­де­ла с бу­ма­га­ми до двух, а иног­да и че­ты­рех ча­сов но­чи. «Как бы утом­ле­на я ни бы­ла, в каком бы со­стоя­нии ду­ха или здо­ро­вья я ни на­хо­ди­лась, ве­че­ром каждый день я бра­ла на­пи­сан­ное Львом Ни­ко­лае­ви­чем ут­ром и пере­пи­сы­ва­ла все на­чи­сто. На дру­гой день он все пере­ма­ра­ет, при­ба­вит, на­пи­шет еще не­сколь­ко листов — и я тотчас же после обеда беру все и переписываю начисто», — вспоминала она.

Ут­ром пе­ре­пи­сан­ные чет­ким по­чер­ком лист­ки сно­ва ока­зы­ва­лись на пись­мен­ном сто­ле Тол­сто­го и поч­ти всег­да воз­вра­ща­лись к Софье Ан­дре­ев­не в не­уз­на­ва­е­мом ви­де. Лев Ни­ко­ла­е­вич пи­сал не­раз­бор­чи­во, впи­сы­вал меж­ду строк це­лые фра­зы, де­лал по­мет­ки в угол­ках лис­та или по­пе­рек на­пи­сан­но­го.

Тем же спо­со­бом ра­бо­та­ли и с кор­рек­ту­ра­ми — пе­чат­ной вер­си­ей текс­та, по­лу­чен­ной ме­то­дом от­тис­ка с ти­по­граф­ско­го на­бо­ра. Эти ли­с­ты при­сы­ла­ли ав­то­ру из ти­по­гра­фии для свер­ки и вне­се­ния окон­ча­тель­ных ис­прав­ле­ний. За­час­тую Толс­той вно­сил прав­ки в уже на­бран­ный текст, и на ос­но­ве это­го Софья Ан­дре­ев­на го­то­ви­ла окон­ча­тель­ную ре­дак­цию про­из­ве­де­ния. Пос­ле пра­вок текст был ис­пещ­рен кор­рек­тор­ски­ми зна­ка­ми, за­чер­ки­ва­ни­я­ми, ис­прав­ле­ни­я­ми и пе­ре­но­са­ми. Так как разо­брать­ся в них мог­ла толь­ко же­на пи­са­те­ля, она сно­ва пе­ре­пи­сы­ва­ла текст от ру­ки пе­ред от­прав­кой в ти­по­гра­фию.

За по­мощь в пе­ре­пи­сы­ва­нии ро­ма­на «Ан­на Ка­ре­ни­на» Лев Ни­ко­ла­е­вич по­да­рил суп­ру­ге коль­цо с ру­би­ном и дву­мя брил­ли­ан­та­ми, ко­то­рое в семье так и на­зы­ва­ли — пер­стень «Ан­на Ка­ре­ни­на».

В 1879 го­ду Лев Ни­ко­ла­е­вич при­нял­ся за ра­бо­ту над «Ис­сле­до­ва­ни­ем дог­ма­ти­чес­ко­го бо­го­сло­вия», и Софья Ан­дре­ев­на по обы­чаю ста­ла пе­ре­пи­сы­вать ру­ко­пись, еще не зная ее со­дер­жа­ния. «Но как толь­ко она по­ня­ла, что но­вое со­чи­не­ние ее му­жа пред­став­ля­ет со­бой не что иное, как пол­ное раз­ру­ше­ние всех ос­нов пра­во­слав­ной ве­ры, она сло­жи­ла вмес­те его ру­ко­пись и пе­ре­пи­сан­ные ею ли­с­ты, по­ло­жи­ла все это ему на стол и про­го­во­ри­ла: „На те­бе! Ко­му хо­чешь да­вай, я эту га­дость пе­ре­пи­сы­вать не ста­ну!"», — опи­сы­вал эту си­ту­а­цию со слов гра­фи­ни сек­ре­тарь пи­са­те­ля Ни­ко­лай Ни­ко­ла­е­вич Гу­сев.

Спус­тя год гра­фи­ня по­ня­ла, что не мо­жет пе­ре­пи­сы­вать чер­но­ви­ки Толс­то­го: «Злоб­ное от­ри­ца­ние пра­во­сла­вия и церк­ви, брань на нее и ее слу­жи­те­лей, осуж­де­ние на­шей жиз­ни, по­ри­ца­ние все­го, что я и мои близ­кие де­ла­ли, — все это бы­ло не­вы­но­си­мо. <…> я пи­са­ла, пи­са­ла, и кровь под­сту­па­ла мне в го­ло­ву и ли­цо все боль­ше и боль­ше, не­го­до­ва­ние под­ня­лось в мо­ей ду­ше, я взя­ла все ли­с­ты и снес­ла к Льву Ни­ко­ла­е­ви­чу, объ­явив ему, что я ему боль­ше пе­ре­пи­сы­вать не бу­ду, не мо­гу — я слиш­ком сер­жусь и воз­му­ща­юсь». Так в 1880 го­ду Софья Ан­дре­ев­на пе­ре­ста­ла быть по­сто­ян­ной пе­ре­пис­чи­цей со­чи­не­ний суп­ру­га. Толь­ко из­ред­ка она пе­ре­пи­сы­ва­ла не­ко­то­рые его но­вые ху­до­жест­вен­ные и фи­ло­соф­ские про­из­ве­де­ния, статьи по ис­кус­ст­ву.